Рассказ

[alkazaba]

Вот решила и свое творчество выставить, очень будет приятно, если кто-нибудь откоментит, хотя знаю, не совсем по правилам сообщества.
За грамматику, если будут ошибки, извините, а лучше скажите, "она у меня вообще хорошая, но почему-то хромает".

Рассказик
- Ты у нас почетный гость! Ты первый сможешь забрать у этого чудовища, что захочешь: хочешь печень дракона, говорят она очень ценна в магических зельях, можешь шкуру, видишь, как я тебя уважаю, а зубы – они очень…
Он как-то странно кивнул, а к горлу подступила тошнота, ему всегда было не по себе от подобных разговоров, и стало еще хуже, когда он посмотрел на оскал и на выпученные алчные глаза собеседника, которые даже не смотрели на него. Он что-то промычал и пьяной походкой вышел из шатра. В уши ему сразу ударил громкий хохот пьяных голосов, и от этого ему стало еще хуже, а когда кто-то, едва державшийся на ногах, подошел к нему, этот кто-то был огроменный детина с улыбкой младенца, а подбитый глаз и пару выбитых передних зубов придавали ему извращенный вид, от которого становилось не по себе, а в данный момент стало еще хуже особенно, когда тот его дружески хлопнул по плечу. Все-таки он сдержал рвоту, подошедшую к горлу, как-то увернувшись от приглашения, и пошел прямиком к озеру, к тихой спокойной глади воды, которая отражала в себе бездонное небесное покрывало темного, почти черного бархата, усыпанного как будто жемчугом. Он сел возле него, и потревожил руками спокойствие воды, и, плеснув немного весенней воды на лицо, протрезвел от всего услышанного, от всех тошных мыслей, и тут же к горлу подкатился комок, а из глаз потекли капли слез, которые ночью были такие же темные, как и небо, и звезды. Он медленно придвинулся к краю озера и посмотрел на свое отражение в темном зеркале, но там видел уже не себя, а…
…Он видел такое родное, такое милое, сопровождающие всю его жизнь, но сейчас изможденное, усталое, морщинистое, но все еще такое же любящие лицо…
- Прошу тебя, не ходи туда, - и к нему потянулась рука, такая же родная. Он взял материнские пальцы и прижался к ним губами. – Не сможешь ты помочь мне, а себя погубишь…
- Да что вы говорите, мама! Вот увидите, вернусь я, вылечу вас, и… и… вы… вы будете, как тогда, раньше, бегать по ягоду в лес и учить меня танцевать, вы слышите, мы будем танцевать. А вернусь я богатый, богатый…
Но тут его тронули по плечу, выдернув из прошлого из родного дома в реальность, в темную ночь, к озеру отражающие звездное небо, неподалеку от костров лагеря рядом со злополучной пещерой дракона.
Это был Торвальд, чистокровный эльф. По его внешности, как и по внешности любого эльфа, нельзя было определить возраст, выглядел он очень молодо, лет на двадцать, но глаза были очень мудры и опытны. А в общем Генри вообще мало встречал эльфов…
Торвальд мягко положил свою руку ему на плече и пристально посмотрел в глаза и куда-то глубоко внутрь:
- Она права, зря ты сюда пришел, ты не сможешь убить, и даже, если ей поможешь, то себя погубишь, еще никто не жил долго и счастливо после убийства дракона. На убийц ложиться страшное проклятие – «проклятие дракона»: убийцы либо сходят с ума, либо сбываются их самые ужасные страхи, либо они быстро находят свой конец, причем на столько страшный, что от одной мысли...
- Мне все равно, что станнит со мной! Главное она, что она будет жить, и я спасу ее! Ведь она, именно она отдала мне всю свою жизнь, полностью посвятила себя мне, и неужто я должен просто сидеть и смотреть, как она умирает, - голос его сорвался, он уронил голову на ладони, а пальцы ушли в волосы. – Ужасней любой смерти будет жить остаток дней и знать, знать, что я для нее ничего не сделал, - это он говорил тихо и отчаянно, скорее самому себе, не так как вначале бросал слова в лицо эльфу.
Торвальд не ушел, и не убрал руку, а только погладил Генри по плечу:
- Так предначертано вам, людям, что вы хороните своих отцов и матерей, и, поверь, это счастье видеть матерям, отправляясь на тот свет молодого, здорового сына или красавицу – дочь, и скорее проклятие – долгая жизнь с похоронами своего чада и в конце смерть в одиночестве…
Они замолчали; было слышно только кваканье лягушек и отрывки пьяные голоса из лагеря. Прервал эту тишину громкий всплеск камня, брошенного Генри и потревожившего темную гладь озера. Вверх взметнулись брызги, а по воде пошли круги.
- Но почему этот проклятый дракон еще не ушел?! Ведь, говорят, они умеют принимать почти любой облик, она давно могла улететь, став какой-нибудь птицей или убежать волком… или… или просто стать одним из нас, и наблюдать за этим как за комедией.
- Они завалили все входы и выходы из пещеры, а на одном самом большом расставили лагерь, при нем все время стоят часовые и следят, чтоб не вышла никакая тварь из перечисленных тобой, а в малых животных драконы не могут превращаться, а так же для этого им нужны силы, лагерь же еще до твоего приезда стоял здесь месяц, такого голодомора не могут вынести даже драконы. По этим всем причинам она там, и должна очень скоро выйти, причем в своем истинном облике.
И снова они погрузились в молчание, нарушителем которого опять был Генри:
- А почему ты… ты здесь?
- Я… я, - и тут с ним что-то произошло; его лицо, которое было холодным и отрешенным, потеплело, его как будто озарило солнцем, его черты лица начали меняться, стали не такими утонченными, а глаза! Глаза его из холодно серых изменились в янтарные с кошачьими зрачками. И эти черты лица стали мягкими и нежными, как будто вспомнили что-то медово сладкое. – Я люблю ее, очень люблю, - сказал он тихо, как бы в ответ на какие-то свои воспоминания.
А вообще это забвение длилось не более пары секунд, а может оно лишь померещилось, ведь через секунды опять были холодные серые глаза и утонченные черты лица.
А все же жаль, что этот «чистокровный эльф» оказался большим темно-синим драконом с янтарными глазами и что следующим утром этот дракон, защищая свою любовь, дыхнул смертью в пол сотни – сотню воинов, но в их же глазах увидел свой конец, и жаль, что и те и другие смерти были напрасны и не нужны, ведь его любовь…
- Огонь! – И десятки магических стрел почти в упор пронзили тело дракона. Из-под плотно и надежно защищавших раньше, золотистых, отливающих всеми цветами радуги, как самоцветы, чешуек потекло что-то ядовито-зеленое, а чешуйки, каждая из которых поддельности могла являться и лезвием и совершенным кусочком для заточки эльфийских мечей, на лезвие которых не может упасть, оставшись целым, и самая легкая пушинка или самое малое перышко элиньки, маленькой певуньи, которая спасает Аленький цветок от одиночества в Нездешнем саду, вдруг предали хозяйку и там, где вонзились стрелы, впились вмести с ними глубоко в плоть.
Да, люди всегда придумают, как уничтожить, разрушить даже самое нерушимое и сделают это самым ужасным образом…
Но так и не случилось того, что предсказывал Лорд: тварь не стала оглушительно реветь, нападать, крушить и рвать, она даже ни на кого не набросилась, хотя все и отшатнулись назад. Дракон сжался и издал какой-то стон, который больше напоминал безысходный оклик о помощи, как стон матери, которая теряет своего сына, отправляя на войну. С болью она сомкнула веки, а, умолкнув, сглотнула комок последних страданий. Было видно, что это принесло ей еще большую муку, и еще сильнее хлынула зеленая кровь из ран. Вдруг она резко открыла глаза, как будто увидела что-то ужасное. А глаза ее были с кошачьими зрачками - драконье глубокие глаза; но они были такими… такими, как большие чистые изумруды, но подернутые отчаяньем и болью. А из этих изумрудов потекли слезы, но не обычные прозрачные капли, а как прозрачные жемчужины, лунные камни, они катились по золотой чешуе, отблескивая солнце и играя всеми цветами радуги… Так плачут только драконы и только раз в жизни, а точнее в последний ее минуты…
Пожалуй, единственный, кто не стрелял, был Генри. Он только стоял и смотрел на нее, но отчетливо видел перед глазами как, умирая, зовет его с последними в жизни слезами его, его мать, как простирает руки… И он не сумел удержать предательницу слезу, которая уже скользила по щеке.
Тут он встретился с ними, с изумрудными глазами. И внутри себя услышал горький, умирающий голос, женский голос. Было ощущение, как будто это был какой-то его внутренний голос, и все же он точно знал, что это была дракониха с этими глазами… перед ним. И знал, что больше никто, никто его не слышит.
- Человек! Спаси мое дитя… спаси Алис… - и она еще раз закрыла глаза и сглотнула, а он почему-то так испугался, что она больше ничего не скажет.
Но тяжелые веки с явным трудом приподнялись еще раз, показав всем спрятанные под ними изумруды:
- Нас осталось так мало… - и веки сомкнулись уже в последний раз.
Всех укрыла тишина, которую нарушил Генри:
- Лорд, вы говорили, что я первым смогу беспрепятственно забрать то, что захочу у этого дракона. Я пользуюсь этим правом! – Его голос прогремел по всей поляне и отдался эхом о скалы, как гром, и как гром он поразил всех. Все уже смотрели не на бездыханное тело драконихи, а на него, Генри.
А он быстрым и уверенным шагом направился к пещере. Оттуда он вышел через несколько минут и увидел, что все так же стояли и смотрели прямо на него, не проронив не слова.
Было видно, что он несет на руках, что-то золотистое средних размеров, но явно не легкое. Когда он подошел ближе, все поняли, что это был маленький драконенок, который смотрел на это все ужасно испугано, однако совсем не сопротивлялся.
А Генри прошел, окончательно разорвав полукруглую цепь людей с луками вокруг драконихи. Но никто не осмелился преградить ему путь или проронить хоть слово.
Генри шел к лесу, к дому, который был еще так далеко…